На съемочной площадке. Несколько слов о спектакле
Одним из спектаклей, которые поставили наши участники Театральной студии “Подпольный театр ШЗ”, был спектакль “На съемочной площадке” (2012, режиссер Екимов В.). Мы делимся статьей Варвары Глебовой – одной из участниц театральной студии, которая расскажет о том, что же видит человек, пришедший на спектакль и что хотел сказать режиссер.
Итак, перед нами – спектакль в спектакле, изображенный на сцене съемочно-репетиционный процесс, да еще вдобавок нашпигованный цитатами из старых всем известных фильмов. Попытка пройти по тонкой грани между капустником, самопародией и просто сумятицей и хаосом. Дерзкая, юная попытка – только начинающий творческий коллектив, отвергающий всякое профессиональное «взрослое» руководство, мог отважиться на такое. Те, кто разбирается в истории драматургии и в театральном искусстве, предупреждали: «У вас не получится, не усложняйте, не гонитесь в постмодерн за эпатажем…», но получили в ответ: «Может, и не получится, но мы хотим делать по-своему и просим только одного – не мешайте…» И вот настал момент своенравной студии ШЗ представить свое творчество миру. Тут уже никакие теории не помогут оправдать или опровергнуть задумку – только зритель и его восприятие имеют право голоса. Что же видит зритель?
По сцене бродят люди, каждый сам по себе, каждый сам в себе. По-чеховски бормочут каждый свою личную, как будто незначительную, тему и не слышат друг друга. «Не видят люди друг друга…» Зритель, конечно, недоумевает минуту – так что, спектакль уже начался или артисты столь бесцеремонны? Но тут же вникает, что эта небрежность в обращении с костюмами и реквизитом – дорого стоит, нужно особое мастерство, чтобы сыграть естественность. Итак, нас впустили в изнанку театральной жизни, и не просто «перенесли на сцену обыденность», а погрузили в обыденность особых людей – киноактеров. Актеры живут своими ролями, искренне, на полную катушку страдают и умирают на репетиции, а потом, по окончании очередной сцены, безо всяких усилий переключаются в реальность и тут же театрализируют свою жизнь. Играют всерьез, а живут понарошку. Немудрено, что «реальная» часть спектакля по сюжету оказывается легкой, игрушечной комедией положений – путаница из «Ревизора», «Служебный роман» с превращением Мымры в Женщину, запутанные махинации Остапа Бендера и еще куча смешных нелепостей.
«Игровая» же, театральная часть спектакля – серьезные, трагические сцены из «Пира во время чумы». Зрителя по нескольку раз за спектакль швыряет из смеха в слезы и обратно. Ну зачем, зачем Мэри-Шурочка, только лишь спев песню об опустошенных чумой домах, подхватывается искать забытую где-то на съемочной площадке курицу!? Только лишь для эпатажа? Для профанации трагического искусства? Нет. Ведь для того чтобы опрокидывать устои, нужно предварительно успеть от них устать, а студия ШЗ с первой минуты создания просто хочет искренне и откровенно рассказывать зрителям о современном мире… Трагедия, говорите? Да на каждом шагу! И если бы поставить жизнь на паузу – есть время для похоронной песни, для тоски и боли, но… Стоп, снято! И человек живет дальше – нелепо, глупо, бессмысленно. Весело, беспечно, с надеждой на счастье… Среди хрупкого нагромождения цитат, балансируя между одинаково иллюзорной реальностью и игрой, спектакль фантастическим, волшебным образом сохраняет целостность. Актеры находясь в роли делают выбор – пировать на черном фоне, жить вопреки смерти. А разве не тем же занимается коллектив Съемочной студии? На наших глазах, пусть водевильно и в сниженном тоне, происходит крах этой веселой и неряшливой компании. Но они уже давно сделали свой выбор – «Играть!», так что будто и не замечают произошедшей катастрофы. Это ли не пир во время чумы? Тем более, что под полой пиджака у Остапа – водочка, на столе среди реквизита – засохшие бублики, почти все принимают участие в робком, трогательном, тревожном романе Режиссера с Директором-Мымрой…
Тревожность, скрытая боль – вот лейтмотив, на который сцена за сценой нанизывается спектакль. После шумного и театрализованного ухода Тимофеевой от мужа, его единственная сухая фраза: «Она уехала в Крым. С любовником» рождает спазм в горле. А ведь Тимофеев вопреки всем законам сценического искусства стоит к зрителям спиной. Все потому, что это современный мир. Никому не нужна твоя слабость, и поворачиваться скорбящим лицом к другим можно только «понарошку», только если ты играешь на сцене… Потому и Мымра (не та, киношная, а наша – не столько воля и правила, сколько неуверенность и неловкая попытка принять свою женственность) гордо, хоть и нестойко, продефилировав на каблуках, тут же прячется вглубь сцены, испуганно пытаясь натянуть на коленки мини: «А что это вы на меня уставились?» Прячь поглубже свою уязвимость, защищайся смехом! Наш чумной мир растопчет твою душу и не заметит …Или иди на сцену, потому что на сцене – пир во время чумы.
Эта заглушаемая шутками тревога, эта внутренняя боль (у каждого личная и общая на всех) оживляя сцены пушкинской трагедии, ближе к концу выплескивается в песне Режиссера. Впервые кто-то по-настоящему откровенен, дает волю своей тревоге – да разве ж дойдут когда-нибудь до счастья его непонятные отношения с Директором? Зритель-то может и уверен в хэппиэнде, но здесь и сейчас закомплексованный, неуравновешенный, творчески истеричный Режиссер не верит в счастье – уж больно запутан и нелеп этот мир – и потому нещадно рвёт струны и отчаянным фальцетом вопит о своей боли: «Эх, раз, да ещё раз, да ещё много-много раз!..» Наконец-то сквозь все иллюзии, все игровые псевдореальности услышал зритель основу основ и самую глубь, нечто впервые по-настоящему «всерьёз»… Но последнее слово все равно останется за Шурочкой-Мэри, нашедшей свою забытую курицу. Жизнь показана в своем течении, а значит, не может быть счастливого или несчастливого конца. Одна проблема счастливо разрешилась – и то слава Богу! А завтра будет новый день и репетиция нового спектакля.
